Анастасия Вихрова - Deep in work[СИ]

— Скажи, — зрачки твоих глаз расширяются и ты тянешься ко мне всем своим тонким телом через высокий квадратный стол, — Скажи, что это неправда… скажи же… ну, скажи…

— Конечно, неправда, — признаюсь я, чуть дрогнув, и ты откидываешься на спинку стула с улыбкой то ли удовлетворения, то ли торжества.

— Вы уже готовы сделать заказ?.. — девушка-официант по-страусиному составила ножки вместе и почти ласково посмотрела на нас.

— Мы готовы? Да. Водку и… водку. И, пожалуй, еще…

Я смотрела на тебя, впитывая в себя каждое мгновение твоего существования, вслушиваясь в каждый толчок твоего сердца, исследуя каждую пору твоей кожи, и думала о том, что лишь одного не прощу тебе — если ты смеешься надо мной. Если вся эта история затеяна от скуки, от желания слегка развеяться.

— Ну что же ты молчишь?.. Как день прошел? — они все проходили как обычно, особенно с тех пор, как ты уволилась. Мне сказал об этом Вован.

— Знаешь? Наш коммерческий-то того…

— Что?!..

— Свалила, типа…

— В смысле?

— В смысле — уволилась!

— Как…

— Так! Я вот думаю, это ее личная инициатива или ее подвинули, и нас ожидают большие перемены?.. Эй! Ты куда это?!.. Эй!!!

Руки в рукава куртки, шарф вокруг шеи, дробью ботинок через ступени. Во дворе опять разрыли канаву, развороченные комья желтой земли, валяющиеся трубы, снег в черных лужах мазута, запах бензина синими клубами в нос, грохот, твой голос в мобильном еле слышен:

— Что?! Что ты говоришь?

— Почему не сказала мне, почему?

— Да что?!

— Что ты ушла! Уволилась!

— Да что стряслось, я не понимаю? Что за претензии?.. Да что там у тебя грохочет?

— Ремонтники… Почему ты не сказала мне?! Не сказала почему?!

— Зачем?

— Потому что я имею право знать!

— Что?! Не слышу ничего… на что ты имеешь право?

И в самом деле — на что?

— Хотя бы предупредила…

— Глупая… Сегодня, да?! В том кафе? И обещай мне, что не будешь расстраиваться?! Ну же, обещаешь?

— Обещаю, — соврала я и выключила телефон.

— Ну, где ты там? — Вован по пояс высунулся в распахнутое окно второго этажа, — Сегодня четверг, ты помнишь? Четверг!

Четверг. Дедлайн. Сдача номера. Полно дел. Нет времени на перекур.

— Я в магазин… — сказала я тихо.

— Что?!

— В магазин! — проорала я, — Тебе купить что-нибудь?

— Да! Да! Беломора купи! Беломора!..

— Приятного аппетита, — сказала официантка-страус и удалилась.

— Выпьем?..

Мы чокнулись, и я уложила на колени салфетку.

— Хм, однако…

— Вкусно? Скажи же? Я ведь говорила!.. Ну, так что? Как дела? Рассказывай…

— Что тебя интересует?

— Все! Все, все… о чем ты думала, с кем встречалась, что интересного произошло, что в издательстве нового?..

— В издательстве только слухи. Все переживают твое увольнение.

— Правда? И что говорят?

— Гадают, сама ты ушла или, — я подняла палец кверху, — САМ тебя подвинул… или, может быть, тебя перекупили и если перекупили, то за сколько…

— Да? Интересно, — ты вся излучала какой-то детский восторг, — И какая версия преобладает?

— Что ты бросила мужа, — я дернула бровью, — САМ твой любовник… и, конечно же, он купил тебе виллу на Канарах, желтый лимузин и это новое глянцевой издание… как бишь оно называется?.

— Ну, нет! Канары! Лимузин! Это банально!

— Не разрушай светлых идеалов наших бухгалтеров. Ты для них сбывшаяся американская мечта!

— Какая дурость, прости Господи… Ну, а ты, у тебя что? Чем занимаешься, пока меня нет?

— Через час иду в кино с друзьями… я уже договорилась.

— И на что?

— «Веселенькое воскресенье», ретроспектива фильмов Трюффо.

— А! Это интересно, — ты улыбаешься, я улыбаюсь тебе в ответ и не задаю вопросов, чем ты занимаешься без меня. Я не впускаю тебя в свой мир так же старательно, как ты — не впускаешь меня в свой. Я так ничего и не узнала о тебе: какой ты пьешь чай по утрам и чай ли, как кутаешься спросонья в халат, как у тебя обветриваются губы, когда ты болеешь… Я столького не узнала о тебе, и это знание причиняло мне большую боль, чем знание того, что каждый вечер ты ложишься в постель с другим человеком.

— Девушка! Счет, пожалуйста!

— Уже?

— Да, пора… Не хочу опаздывать, — я улыбнулась и встала, — Напишешь мне смс? — и ты улыбаешься, кивая головой, — Я побежала.

— Ну, беги! Эй, торопыга! Не хочешь поцеловать меня? На прощание?

— А, да!.. — я наклоняюсь к тебе, чувствуя, как моя неловкая маленькая ложь ударяет в голову, — Прости, забыла.

— И куда бежит… — сказала ты прямо в мой рот, мягко ловя своими губами мои.

Куда угодно. Лишь бы подальше от себя.

Мне всегда нравилось старое французское кино. Неторопливость кадров, размеренность движения камеры, страсти, разыгрываемые еще молодыми черно-белыми знаменитостями, ревнивые мужья, неверные жены, люди опасных профессий, полицейские, проститутки, официантки в белых передниках, клошары, спящие на газетах, черные блестящие машины и запах свежесваренного кофе. Уже не в кино… а сейчас, сигарета в пепельнице, чайная ложка, задумчиво размешивающая кофейную черноту.

Мое сердце черно так же, как напиток в моей кружке, что стоит на столе. Я уже давно сижу в этом кафе и жду тебя устало и без нетерпения. Жду, вспоминая, как я старательно вырисовывала свою собственную траекторию жизни, стараясь дать ей как можно меньше шансов встретиться с твоей. Но все же там, где они встречались и, ненадолго сливаясь, смешиваясь в один поток, — это место я отмечала жирной точкой — наши с тобой остановки. Только наши. Без посторонних примесей. На окнах падали тяжелые занавески, в лампах гас яркий свет, в уши ровно и сильно вливалась тишина, и в этой абсолютной тишине не слышно было другой песни, кроме страстной и торжествующей песни наших тел.

А потом она кончилась.

— У тебя месячные?

— Да отвали!

— Ага… понятно. Недостаток интима?

— Иди ты в жопу!

— Не могу… я к жопам равнодушный, — Вован положил ноги на стол и посмотрел на меня с сомнением, — Я тебе как ближайшей коллеге по работе хотел всю душу открыть, а ты…

— Да что еще?..

— Ты видела, какая конфетка к нам пришла в отдел распространения?

— Видела.

— И что?..

— Ничего.

— Мать, она с тебя глаз не сводит! Пожалела бы девку, она уже вся ссохлась по тебе!

— Не мои проблемы.

— Вот видишь! Вот ты вся в этом! Ты же в жизни ничего не видишь, кроме самой себя! Каких-то эгоистичных там соображений, а вокруг — люди живут! Переживают! Страдают! Любят, в конце концов! А могла бы… Слушай, дай сто баксов до получки?

— Ты мне ради этого мозг выедал?

— Я не выедал! Я подготавливал почву! Так дашь?

— Нет.

— Почему?

— Не хрен.

— Угу, — Вован почесал нос и снял ноги со стола, — Воспитываешь?.. Что ж, пойду к секретарше. Упаду на грудь… может, она даст.

— Иди, иди…

— Свинья ты все-таки, прости Господи!

Постучав карандашом по зубам, я задумчиво посмотрела в окно. За окном шел снег. Опять шел снег. Снова началась зима. На календаре вновь поменялась год, месяц и дата, город укутывался в белый шарф, готовясь к очередной предпраздничной новогодней суете, а я отмечала быстротечность времени годовщиной без тебя. С того самого вечера, когда я ушла из очередной безымянной квартиры, а ты даже пальцем не шевельнула, чтобы меня остановить — прошел почти что целый год. Ну, надо же. А ведь казалось, что не выживу. Мы все совершаем иногда странные поступки, чем можно объяснить мой бунт против ее власти надо мной? Гордостью? Не желанием зависеть от своего желания? Страхом быть простой игрушкой в череде ее игр? Что это было? И откуда растет эта непонятная, но такая всепожирающая гордость, которая терзает и мучает меня?

Я укрощал себя, как грациозный тореадор гневливого быка. Я был и быком и и матадором. Хладнокровным красавцем в расписной жилетке. С икрами, обтянутыми красной пленкой крови животного, не желающего падать на колени. И я же был разгоряченным настороженным зверем, грузно и тяжело пытающимся избежать ужаса, затаившегося на острие тонкого клинка. Я, сам себя пронзая насквозь, исходил паром порванного носа и умывал багровой пеной собственные ступни. Сам себе требовал подчинения и сам себе не подчинялся. Я разрывался между жаждой жизни с тобой и жаждой жизни без тебя. Я разрывался между ненавистью к красному плащу, навязчиво мелькавшему перед затуманенным взором, и любовью к нему. Эта красная тряпка моей страсти не давала мне сил упасть на колени, не давала шанса дрогнуть руке. Наш поединок длился, казалось целую вечность. С переменным успехом, я-бык и я-матадор, уверенные в своей силе и правоте, танцевали странный и мучительный танец.